Глава 2.
Корни семейного древа.
Желающего судьба ведет,
не желающего – тащит.
Л. Сенека
Родился А. Г. Кольчугин в богатой купеческой семье с патриархальным устоем, с традициями, которые сохранились от Никиты Никифоровича, основателя купеческого дома Кольчугиных, первого представителя купеческого сословия в роду.
Купечество как сословие было учреждено Указом Петра I, который повелел так: «По иностранным образцам придавать русскому торговому сословию самостоятельное устройство в виде особой общины». Купечество в зависимости от имущественного ценза разделили на две гильдии, открылись купеческие биржи. Русский купец, согласно указу Петра, не мог вести торгов один, в подрыв своим собратьям: купечество должно было действовать торговыми компаниями. От других сословий купечество отличали запрет на переход торговых людей в другие звания и отдельная подсудность купцов.
Рост городского населения в XVIII веке происходил за счет притока крестьян, которым уже в 1723 году за ценз в 500 рублей разрешалось записываться в торговые люди и становиться купцами при наличии отпускных свидетельств от помещиков. Поэтому они быстро пополняли ряды купечества, хотя пробиться туда стоило неимоверных трудов и усилий.
Переселяясь в города, крестьяне на первых порах становились прислугой у чиновников или купеческих лавочников и занимались перевозкой воды, топкой печей, погрузкой товара и пр. Скопив определенную сумму денег, самые старательные и предприимчивые записывались в купеческое сословие, начинали собственный торг, открывали свое дело, благодаря которому со временем складывались целые купеческие дома и династии.
В 1775 году было образовано гильдейское купечество из трех гильдий, в одну из которых можно было записаться в зависимости от объявленного капитала.
В 1785 году вышло в свет Городовое положение, благодаря которому произошло окончательное оформление купеческого сословия. Купцы всех трех гильдий освобождались от службы в регулярной армии (от рекрутской повинности), а купцы 1-й и 2-й гильдии – от телесного наказания.
Купцы 1-й гильдии, самые богатые представители этого сословия, получили право иметь фабрики и заводы, загородные дома и морские суда, торговать за пределами Российской империи. Купцы 2-й гильдии занимались промыслом и торгом внутри России. Купцы же 3-й гильдии могли заниматься мелким торгом, содержанием трактиров, постоялых дворов, бань и прочих объектов.
Екатерина II разрешила купцам 1-й и 2-й гильдии носить шпагу и посещать Императорский Двор. Кроме этого, при Екатерине купцы начали получать чины, что открыло для них возможность переходить в потомственное дворянство, то есть закрытость купечества как сословия была нарушена. Именно это нововведение послужило основанием для размывания купеческого сословия и объясняло недолговечность (как правило, два-три, реже четыре поколения) торговых купеческих домов, привело к неустойчивости купеческих династий. Богатые купцы тянулись во дворянство, хлопотали о получении званий и чинов, стремились во что бы то ни стало породниться со знатными аристократическими фамилиями и, как правило, оставляли торговое дело.
В 1863 году купечество разделилось на две гильдии, при этом было указано, что купеческое звание не наследуется, звание купца получает только то лицо, на имя которого выдано свидетельство на право торговли. Реформы того времени, помимо свободы от телесного наказания, предоставили купцам право на свободное проживание по всей Российской империи, а купцам 1-й гильдии – на потомственное почетное гражданство и они, как прежде, имели возможность удостаиваться награждения чинами и орденами за оказанные отечеству особо важные заслуги.
Богатые купцы (также как более или менее состоятельные помещики) имели собственные особняки, так как «жить в наемных квартирах, да еще рядом с другими жильцами под одной крышей почиталось приличным для людей более низкого сорта».
Во второй половине XIX века купцы получили орган самостоятельного управления под названием «купеческая управа», которая занималась всеми делами сословия и благотворительной деятельностью.Был у них и Купеческий клуб на Большой Дмитровке (в доме Мятлева, позднее – Бахрушиных), который отличался «весьма веселыми и шумными маскарадами, где общество бывало самого разнообразного состава, особенно женский его контингент».
Нужно отметить, что купеческим дочерям кроме общей грамоты разрешалось обучаться лишь музыке (игре на клавикордах) и вышиванию, а в учебные заведения (особенно в дореформенные годы) даже в богатых семьях – поступать запрещалось. Под строгим запретом находилось изучение иностранных языков, ибо считалось, что девочкам негоже разговаривать на языке, которого не понимает отец.
Сыновей же, в связи с тем, что они являлись продолжателями дел, иногда отправляли учиться за границу, так как знание немецкого и французского было необходимым условием для богатых купцов при торге своим товаром за пределами государства Российского.
Дети купцов не осмеливались выходить из-под воли родительской, поэтому браки совершались только с одобрения отца семейства. Согласно статистическим очеркам (первые появились в 1869 году), численность купцов в городах была небольшой и год от года уменьшалась. Например, в Петербурге в 1869 году было 22,3 тысячи купцов (3,3% населения), а в 1897 году – уже 17,4 тысячи (1,4%). Это объясняется тем, что постепенно утрачивается обособленность купеческого сословия, его покидают потомственные почетные граждане, иные уходят в зарождающуюся крупную промышленность, многие купеческие дети, получив хорошее образование, не становятся продолжателями семейного дела или, несмотря на запреты родителей, выбирают свое образование и становятся художниками, преподавателями, дипломатами. На таких детях и обрывались купеческие династии. Кроме того, стремление многих купцов сделать все для вступления своих отпрысков в браки с дворянами также способствовало диффузии социального сословия.
В такой исторический круговорот запретов, разрешений, указов, распоряжений, перемен попали и многие отпрыски купеческого торгового дома Кольчугиных. Из облюбованного ими, десятилетиями переходящего от старшего к младшему поколению дела, брали свои истоки сферы деятельности, к которым позднее приложит свои силы герой нашего повествования Александр Григорьевич Кольчугин, родившийся 15 июля 1839 года в Москве.
Кольчугины не принадлежали к коренным московским купеческим родам. Первым жителем древней столицы в их семье стал прадед Александра Григорьевича Никита Никифорович Кольчугин (1753 – 1827). Выходец из старообрядцев города Стародуба на Черниговщине, он в начале 1770-х годов приехал на заработки в Москву и начал торговать «москательным товаром», что со временем позволило ему приписаться к купечеству, первоначально к третьей гильдии. Позднее Никита Никифорович женился на неизвестной Ирине Поликарповне, в приданое которой вошел медно-расковочный плющильный завод в селе Рай-Семеновском Серпуховского уезда Московской губернии. Известно, что всего у них было трое детей: Григорий (1780), Анна (1783) и Петр (1790).
По-видимому, в 1779 году Никита Никифорович познакомился с замечательным представителем своего времени – Николаем Ивановичем Новиковым, «благодарная натура» которого, по словам В. Г. Белинского, «постоянно одушевлялась высокою гражданскою страстью – разливать свет образования в своем отечестве». Именно в этом году, взяв в аренду Университетскую типографию, Новиков перебрался из Петербурга в Москву, где развернул кипучую издательскую и книготорговую деятельность. Торговля у Новикова шла настолько бойко, что вскоре одной Университетской книжной лавки книгоиздателю стало недостаточно, и он заключил договоры с несколькими книготорговцами, обязавшимися брать у него «каждой книги, какая ни напечатается, по известному числу» экземпляров. Успешно конкурируя с Академической типографией, Новиков предоставлял книготорговцам большую «уступку» (15% вместо академических 10 – 14%) и рассрочку платежей на год, а также брал на себя накладные расходы по доставке книг иногородним купцам. В 1785 году он подписал с московскими книготорговцами еще более выгодное для обеих сторон условие, согласно которому купцы должны были регулярно брать у Новикова на комиссию по 50 экз. книжных новинок, а изданий прошлых лет – сколько пожелают – с уступкой от 20 до 30%. Так постепенно книжная торговля из «золушки» русской коммерции начала превращаться в прибыльное дело.
Путеводители и наставники в странствиях по книжному «морю» встречали покупателя уже на пороге новиковской лавки, где были расставлены столики с последними новинками, библиографическими каталогами и росписями. Новиков зачастую и сам, как рассказывают очевидцы, выступал в роли такого «путеводителя». Если он видел, что покупатель выбирает «пустые романы», то дарил ему связку назидательных книг. Столь неразумная, на первый взгляд, щедрость в конечном итоге немало способствовала процветанию новиковских предприятий, ибо покупатель, приохотившийся к чтению полезных книг, со временем становился его постоянным клиентом и постепенно возмещал Новикову стоимость подарка.
Мартынов И.Ф.
Книгоиздатель Николай Новиков.
Скорее всего, пример Н. И. Новикова побудил московского купца, к тому времени уже второй гильдии, Н. Н. Кольчугина бросить москательную торговлю и заняться продажей книг. Вслед за ним к новому делу потянулись и другие купцы: Т. Полежаев и И. Козырев, М. Глазунов в компании с П. Вавиловым, торговцы старопечатной и лубочной литературой И. Ферапонтов и П. Заикин, университетский переплетчик Н. Водопьянов. В 1787 году новиковские издания продавались уже в 27 книжных лавках.
Никита Никифорович брал на комиссию большие партии книг не только у Новикова, но и у Академии наук. К началу 1790-х годов количество закупаемых купцами книг заметно возросло. Книжный рынок становится более емким и широким. Помимо календарей, всегда пользовавшихся большим успехом, купцы в большом объеме приобретали литературу учебную, детскую, научно-познавательную – книги исторического содержания, описания путешествий, книги законодательного характера, книги о военном искусстве. Наибольшим спросом у читающей публики пользовались всевозможные азбуки, воинский устав, царские указы за разные годы, а также «Риторика» Ломоносова и «Басни Эзоповы», в наименьшем количестве заказывались «Похождения Карла Орлеанского», «Иосифа Флавия древности иудейские» и «Житие принца Евгения».
Из восьми купцов, делавших в Академии наук самые крупные заказы, Н. Н. Кольчугин по количеству закупаемых книг стоял на четвертом месте, приобретая в год свыше 1400 экземпляров книг.
Вкус Никиты Никифоровича несколько отличался от приоритетов большинства: отдав предпочтение «Азбуке Российской», он проигнорировал «Риторику» Ломоносова, поставив на второе и третье места по количеству закупаемых экземпляров «Домашний лечебник» и «Генеральный регламент» соответственно. Закупив «Приключения маркиза Г.» в шести частях и «Приключения Робинзона Крузо», он проигнорировал «Житие патриарха Никона» – врага старообрядцев, таким образом уровняв его в популярности с некоей «Душенькой» и упоминавшимися выше Карлом Орлеанским и принцем Евгением.
Еще многие десятилетия после смерти Никиты Никифоровича в семье Кольчугиных были живы предания о его приверженности к масонству, в доме на Никольской улице было немало масонских знаков и портретов многих известных по тому времени «братьев». Возможно, именно это учение сблизило Кольчугина с Новиковым, который также был последователем масонского движения в России.
Еще в петербургский период жизни и творчества Н. И. Новикова масоны, стремившиеся распространить свое влияние на Россию, разработали целую операцию по вовлечению в масонство «русского Вольтера». Искренне считая «братьев» людьми независимыми и бескорыстными, Новиков поначалу пошел на сближение с ними и в июне 1775 года вступил в ложу «Астрея». Это, казалось, помогло ему обрести ту «точку опоры», которой так не хватало просветителю-одиночке: обретя солидную моральную и материальную поддержку собратьев по ордену, Новиков смог приступить к осуществлению давно задуманных планов интеллектуального и нравственного просвещения соотечественников. В 1779 году Николай Иванович, перебравшись на жительство и работу в Москву, где взял в аренду университетскую типографию.
Случайно ли, что именно в то время, когда многообещавшая законодательница Екатерина отрекалась от своих начинаний, а разум, обожествленный европейской философией, льстил российской деспотии и не в состоянии был осчастливить человечество, как намеревался, в России так разрослось масонство? То был результат разочарования -–политического и духовного: Екатерина надула, а насмешливый атеизм Вольтера и присных не дал ответа на мучившие российских мыслителей нравственные вопросы. В Николае Ивановиче Новикове лично отразилось это: боевой журналист, надеявшийся использовать дарованную императрицей свободу печати для борьбы с нею самой, и человек, по его признанию, находившийся «на распутье между вольтерьянством и религией», – он ушел в духовную оппозицию. Даже он, розенкрейцер (что составляло своего рода мистическую крайность масонства), а не мартинист, как ошибочно именовали всех вообще масонов, отрицавший самое вмешательство в политику, – даже он был оппозиционером, ибо, как всякий вольный каменщик, мечтал о построении невидимого, внутреннего храма веры вместо внешнего и видимого, официального.
С. Рассадин. Фонвизин.
Древняя столица с петровских времен была оплотом дворянской фронды, поэтому масонство нашло здесь благодатную почву. В Москве началась масонская дружба Новикова с Иоганом Георгом Шварцем, представителем немецкого Ордена розенкрейцеров в России, который осенью 1782 года, сославшись на неудобства университетского дома, даже перебрался в дом Новикова у Никольских ворот и стал осторожно агитировать его написать «прошение» берлинским мастерам о вступлении в их Орден.
Однако внешние лозунги масонов, взятые на вооружение их русскими «братьями», не имели ничего общего с их тайными стратегическими планами: охватить всю Россию сетью масонских лож, втянуть в них особенно знатных людей, подчинить их своему влиянию, воспитать в них покорность воле тайных мастеров. Им нужно было «с помощью самих же русских создать такой общественный климат, такой психологический настрой в определенных кругах, особенно во влиятельных, при котором беспрепятственно распространялся бы дух космополитизма – фундамент, на котором легче возводить масонское здание». Им нужно было внушить русским и, в первую очередь ревностным патриотам страны, мнение которых авторитетно для многих, что «почитание традиций отечества, национальная «самость», гордость, самосознание и самобытность» – все это пережитки, от которых следует избавляться. И в этом деле Новиков, крупный издатель и популярный литератор, был полезен масонам как никто другой.
Масоны знали, чем увлечь Новикова. Они рекомендовали ему использовать организационную структуру масонства, его многочисленные ложи для повсеместного распространения просвещения и полезных книг. Масоны предложили Николаю Ивановичу войти с ними в долю и организовать «Типографическую компанию» – мощный издательский центр, о котором тот долго мечтал.
Важным рубежом в деятельности московского просветителя стало 15 января 1783 г., день, когда после долгих колебаний Екатерина П вынуждена была наконец узаконить существование вольных типографий. Новиков не мог упустить столь благоприятную возможность, сулившую ему долгожданное освобождение от правительственной опеки, моральную и материальную независимость. Правда, финансовое положение издателя, и без того не блестящее, особенно осложнилось в связи с покупкой и перестройкой осенью 1782 г. дома на Лубянской площади, где разместилась Университетская типография, выселенная из старого помещения губернскими присутственными местами. Однако и на этот раз на помощь к нему пришли братья-масоны – руководители «Дружеского ученого общества»… Екатерининский указ вызвал к жизни в Москве несколько других вольных типографий. Две из них принадлежали опытным издателям Х. А. Клаудию и И. Ф. Гиппиусу, третью завел московский купец А. П. Пономарев. Искушенные в делах коммерции и не слишком щепетильные в выборе книг для издания, они сумели отвоевать себе «место под солнцем». И все-таки ни один из них не мог даже мечтать о размахе и доходах Новикова. Больше того, новиковские типографии успешно конкурировали с крупнейшими предприятиями России и активно влияли на формирование национального издательского репертуара в выгодном для масонов направлении, устанавливая свои расценки на различные виды работ, проникая на традиционно петербургские рынки. Первые успехи вольных типографий наглядно доказали перспективность капиталовложений в эту новую отрасль русской экономики. Печатание книг становилось делом не только общественно полезным, но и достаточно выгодным. Поэтому не удивительно, что вскоре многие члены «Дружеского ученого общества» пожелали принять более активное финансовое участие в доходных предприятиях Новикова, основав 12 сентября 1784 г. небывалую в России по числу пайщиков «Типографическую компанию».
Мартынов И. Ф.
Книгоиздатель Николай Новиков.
Связав свою издательскую деятельность с масонами, Новиков попал в экономическую зависимость от «братьев» и зачастую был вынужден закрывать глаза на то, что с маркой издательства выходят масонские книги сомнительного содержания. Первой издательской уступкой Новикова стал журнал «Вечерняя заря», руководимый Шварцем. Сохранив марку новиковского издания, журнал, тем не менее, всем своим содержанием был направлен против этического учения Николая Ивановича. На средства масонов, используя в том числе и прибыль от новиковских изданий, Шварц развернул широчайшую деятельность, занял видное место в Московском университете, учредил при нем педагогическую семинарию, готовившую преподавателей из числа масонов. Таким образом, прикрываясь авторитетом Новикова, пользуясь популярностью его изданий, Шварц делал себе имя, карьеру, создавал репутацию «неутомимого просветителя».
Новиков оказался не из податливых. Планы «братьев» по усилению пропаганды масонских идей руками Новикова все время разбивались о его так ненавистную масонам «самость». Окончательно поняв, что ограничить планы Новикова одними масонскими указаниями трудно, заменивший умершего Шварца барон Шредер предпринял попытку разорить непокорного издателя. Новикова спасли русские масоны, члены Типографической компании.
Чуть ли не весь первоначальный капитал Компании – 57 500 руб. – ушел на заведение новой обширной типографии, в которой к 1792 г. насчитывалось 19 печатных станов, пять видов русских шрифтов и шесть – латинских, а также немецкие, греческие, английские и еврейские шрифты. Мощность типографий товарищества особенно сильно выросла в 1786 г. после слияния новиковской, лопухинской и тайной типографий. Помимо типографского оборудования, Компания имела разнообразное движимое и недвижимое имущество: два дома (у Меньшиковой башни и на Лубянской площади), перешедшие к ней от «Дружеского ученого общества» и Новикова, библиотеку и книжные склады, в которых по самым скромным подсчетам, хранилось новиковских изданий на 150 тыс. руб. Итак, внешне все обстояло благополучно, однако компаньонам постоянно не хватало наличных денег, и они не в силах ускорить оборот капитала, с каждым годом все глубже увязали в долгах.
Мартынов И. Ф.
Книгоиздатель Николай Новиков.
Шредером были предприняты попытки лишить Новикова издательской базы, но его деловые способности были настолько превосходны, что в целом прибыль Компании в иные годы достигала 80 тысяч рублей, что позволяло не только своевременно рассчитываться с кредиторами, но и вкладывать деньги в новые предприятия.
Покинув в 1787 году Россию, Шредер отомстил Новикову иначе. Барон «стал писать к нему из чужих краев через почту притворно-дружеские письма, в которых уведомлял его о таких, может быть, и выдуманных делах, которые Новикову были чужды и даже неизвестны, но о которых одно сообщение могло его скомпрометировать». Расчет был верен: и без того находившийся на подозрении у правительства Новиков не получил ни одного подобного письма, так как все они были задержаны как возмутительные, и узнал о них только в 1792 году, когда начался длительный процесс по аресту академических книг, принадлежавших московским купцам, и по аресту самих купцов, в том числе и Никиты Никифоровича Кольчугина.
Екатерина усмотрела в масонстве реальную опасность, прежде всего для престола, поскольку целью масонов было «втянуть наследника российского престола в определенный орден, связать его масонскими обязательствами и клятвами, подчинить зарубежным гроссмейстерам и тем самым надеть уздечку на империю в лице русского двора». Между тем ненавидевшая и боявшаяся сына императрица приравнивала к государственному преступлению любую не санкционированную ею попытку проникнуть сквозь невидимую стену, которой она окружила Павла.
Не следует забывать и о том, что интересующие нас события в России разворачивались на фоне революции во Франции, и это особенно тревожило Екатерину П, уверенную в том, что в революции и поражении королевской власти повинны прежде всего масоны, которые плетут сети заговора «против всех религий и правительств Европы».
Тучи над российскими масонами, а, следовательно, и над Типографической компанией, начали постепенно сгущаться: была создана комиссия по обревизованию всех московских школ и пансионов и проверке учебников; было предписано составить «роспись» всех книг, изданных масонами; содержателям вольных московских типографий было приказано остерегаться издавать книги, исполненные «колобродствами», ведущими к расколу. Императрице сообщали, что масоны проникли всюду: в университет, в церкви, в ученые собрания, в купеческие общества; что они организуют свои типографии и лечебницы, а своих учеников-семинаристов всячески стараются проводить на влиятельные места.
В гонениях на Новикова и масонов императрица вполне закономерно пыталась опереться на московского архиепископа Платона. Однако Платон горячо одобрял похвальное стремление издателя содействовать просвещению своих соотечественников. В донесении об «испытании» Новикова в вере, полученном императрицей в середине января 1786 года, Платон писал: «Я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого бога, чтобы не только в словесной пастве, богом и тобою мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков».
Судя по донесению Платона в Синод, полученному из Москвы 4 марта 1786 г., просмотр новиковских книг подтвердил полную несостоятельность измышлений тайных осведомителей правительства. Внимательно проштудировав 397 оригинальных и переводных сочинений, изданных Новиковым и взятых им на комиссию в других типографиях, духовные цензоры признали подавляющее большинство из них «полезными и похвальными». К разряду «сумнительных» были отнесены только двадцать три книги, однако и они вышли в свет с соблюдением всех цензурных формальностей, установленных законом… Правда у издателя не было причин для ликования, так как трехмесячные обыски и допросы нанесли ему серьезный моральный и материальный ущерб. Угроза разорения вынудила Новикова обратиться 12 марта 1786 г. с письмом к графу А.А. Безбородко, в котором он просит его ходатайствовать перед Екатериной о возобновлении торговли «несомнительными» книгами. Две недели спустя императрица приказала, наконец, московскому главнокомандующему графу Я.А. Брюсу распечатать новиковские лавки. Конфискации подлежали только первые шесть книг из 23, отнесенных Платоном к разряду «сумнительных».
Мартынов И.Ф.
Книгоиздатель Николай Новиков.
Столкнувшись со столь серьезным препятствием на пути к осуществлению своих замыслов, Екатерина II решила во что бы то ни стало сломить сопротивление строптивого архиепископа, и повод для этого ей представился довольно скоро.
Еще со времени никоновских реформ официальная православная церковь вела жестокую борьбу против старообрядчества. Издавна грозным оружием старообрядческих миссионеров была книга. Немалый интерес проявляли старообрядцы к масонской литературе. Благодаря их энергии и предприимчивости, книги, изданные Новиковым, распространились далеко за пределы Москвы, в частности в Архангелогородской губернии и по всей Сибири. Появление первых «раскольничьих» типографий в Литве и Польше, а на Макарьевской ярмарке – старообрядческих изданий, напечатанных в клинцовской типографии, окончательно переполнило чашу терпения руководителей Синода. Воспользовавшись этим, императрица смело подписала 27 июня 1787 года указ, запрещавший продажу книг, «до святости касающихся, кои не в синодальной типографии напечатаны».
В начале августа 1787 года московский главнокомандующий П. Д. Еропкин начал крупномасштабную операцию по освидетельствованию типографий и книжных лавок.
Целых два месяца никто в Москве не торговал книгами. Лавку за лавкой, дом за домом тщательно обыскивали екатерининские цензоры. В Управу благочиния свозились горы конфискованных книг. Судя по отчету Еропкина, московская полиция изъяла в октябре 1787 г. из обращения более 300 изданий на общую сумму 106 237 руб. Материальный ущерб, нанесенный полицией Новикову и его комиссионерам, значительно превышал стоимость конфискованных по указу Екатерины П книг. Несколько месяцев московские типографии и книжные лавки практически не приносили никаких доходов своим владельцам, обязанным, невзирая на это, своевременно расплачиваться с кредиторами. Хаос и запустение царили в типографиях, книжная торговля пришла в упадок. «Вчерась, – сообщал приятелю о печальном положении дел у Никовикова один из его активнейших сотрудников – М.И. Веревкин, – получил я письмо от бывшего у меня писца, что ныне корректором в Университетской типографии. Пишет он ко мне от имени командира своего г-на Новикова, между прочим, вот что… По именному указу всякие такие книги, где только есть слово «бог», конфискуются, следовательно, и магазины с книгами в таковой сумятице, что никто не знает, где какую книгу сыскать. Почему и просит меня г-н Новиков дать ему время в расчете со мною и в деньгах и в книгах, мне получить от него следующих».
Мартынов И.Ф.
Книгоиздатель Николай Новиков.
Полицейский ураган пронесся над книжными лавками не только Москвы, но и всей России, оставив после себя хаос и смятение умов. И все-таки, вопреки ожиданиям императрицы, цензорам не удалось найти никаких серьезных улик против Новикова. Митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Гавриил, заменивший на посту главного цензора, потерявшего доверие Екатерины, Платона, в течение года изучал изъятые полицией книги, но счел возможным запретить лишь малую их толику: 14 из 313. Остальные книги в октябре 1788 года были возвращены владельцам, и жизнь столичных книготорговцев начала постепенно возвращаться в привычную колею.
Не успели духовные цензоры закончить отбор «сумнительных» книг, как Екатерина нанесла по новиковским предприятиям поистине сокрушительный удар. Ее категорический запрет кураторам Университета продлевать контракт с Новиковым не позволил издателю выиграть объявленные Университетом торги для заключения очередного четырехлетнего контракта на аренду Университетской типографии. Новый арендатор А. А. Светушкин в ноябре 1788 года был вынужден подписать особое «условие», согласно которому он обязался «в содержание» типографии «как господина Новикова, так и из его Типографической компании» никого в товарищи не принимать. В непосредственном подчинении Новикова осталась только его собственная вольная типография, куда он перевел из Университета печатание всех своих периодических и подписных изданий. Отныне Новиков становился частным лицом, что поставило его в довольно трудное положение.
Выручили его прочные дружеские и деловые отношения с московским купечеством. Как дворянин Новиков имел право продавать товары, производимые только его крепостными крестьянами. С отстранением от заведования типографией Московского университета Новиков лишался привилегии на содержание книжной лавки для торговли своими изданиями и вынужден был пригласить в качестве ее фиктивных владельцев, а фактически – приказчиков, двух гильдейских купцов. Ими были Н. Н. Кольчугин и И. И. Переплетчиков. Считается, что с этого времени они ведали всеми книготорговыми делами «Типографической компании».
В ноябре 1791 года Н. И. Новиков был вынужден подписать «Акт уничтожения типографической компании». Правда, запрещенные книги (под маркой новиковской типографии и зачастую без указания года) продолжала печатать тайная масонская типография, что делало положение Новикова тем более опасным.
13 апреля 1792 года Екатерина II подписала указ об обыске в московских домах издателя и в его подмосковном имении. Одновременно обыску подверглись и книжные лавки, склады, библиотеки, где были обнаружены сотни экземпляров запретных мистических сочинений. Одно это могло служить достаточным основанием для придания издателя суду.
Многие факты, представленные Новикову во время следствия, были для него настоящей новостью. Издатель искренне каялся и не менее искренне заявлял о том, что был в неведении, что действия его и причастность к масонству могут быть направлены против государства. Да и найденных следствием бумаг для организации сенсационного политического процесса явно недоставало. Кроме того, на суде могли «всплыть» нежелательные для правительства подробности о контактах с масонами наследника российского престола. Поэтому Екатерина охотно поддержала просьбу московского главнокомандующего избавить его от «коварного и хитрого» пленника. По распоряжению императрицы Николай Иванович был переправлен в Шлиссельбургскую крепость, причем переправлен тайным путем. Бесследное исчезновение Новикова оказалось гораздо эффектнее, чем самый жестокий приговор. Такое решение его судьбы, дезориентируя общественное мнение, оставляло богатый простор для всевозможных домыслов и вымыслов о «винах» книгоиздателя и каре, его постигшей, и, по мнению Екатерины, должно было «на подобных ему наложить молчание». Для нас же в этой связи особенно интересно то, что к месту своего заточения Николай Иванович проследовал через Владимир. Приписав Новикову все масонские грехи, в которых скорее был повинен не он, а его ловкие орденские руководители, в окончательном приговоре, тем не менее, как и в случае с Радищевым, императрица проявила «гуманность»: «следуя сродному ей человеколюбию и желая оставить (Новикову) время на принесение в своих злодеяниях покаяния», она повелела «запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».
11 февраля 1793 года Екатерина II приказала «предать огню все без изъятия» запрещенные книги, «не взнося и к нам экземпляров», а остальные передать духовной академии и Университету. Более 18 тысяч книг были брошены в огонь. В печах кирпичных заводов сгорели не только труды известных мистиков и алхимиков, но и политический трактат Вольтера «Набат на разбуждение королей», написанный и переведенный на русский язык по заказу самой Екатерины. Таким образом, Новиков был полностью разорен: книги были уничтожены, движимое и недвижимое имущество продано с аукционных торгов для расплаты с многочисленными кредиторами.
Жизнь Новикова в заключении была тяжелой. Обострились старые болезни, появились новые. Скудных «кормовых» денег не хватало даже на тюремную похлебку. Одежда узника обветшала, но заменить ее было нечем. Иссохший, обросший бородой мастер Коловион производил столь тягостное впечатление, что комендант крепости несколько раз пытался добиться хотя бы некоторого облегчения его участи. Однако все просьбы Новикова остались без внимания: ни права на продолжительные прогулки, ни лекарств, ни прибавки «кормовых» денег он не получил. Монотонной чередой тянулись бесконечные дни заточения. Единственной книгой, которой разрешали пользоваться заключенным, была Библия, но ее Николай Иванович и так знал наизусть.
Мартынов И.Ф.
Книгоиздатель Николай Новиков.
Весной же 1792 года полиция арестовала московских книготорговцев, проходивших по делу Новикова. Накануне ареста Н. Н. Кольчугин перешел в православие, о чем было упомянуто в протоколе его допроса: «он находился в числе старообрядцев, а ныне подал здешнему митрополиту просьбу, чтобы его присоединить к православной церкви российской».
Никиту Никифоровича, как и многих его собратьев по сословию ожидала, скорее всего, каторга, если бы за их судьбу не вступился опытнейший юрист, профессор правоведения Московского университета З. А. Горюшкин. Именно он добился в Московской уголовной палате значительного смягчения приговора, вынесенного судом низшей инстанции, однако, и он был суров: «Московский городской магистрат, уездный и нижний надворный суды находят Кольчугина подлежащим вместо смертной казни к наказанию кнутом с вырезанием ноздрей и постановлением знаков и к ссылке в каторжные работы».
Лишь незадолго до своей смерти, 2 июля 1796 года, императрица, по случаю рождения великого князя Николая Павловича, подписала указ, которым все новиковские комиссионеры освобождались от наказания. В ноябре 1796 года, на следующий же день после смерти матери, Павел освободил из заточения Новикова и даже милостиво удостоил его аудиенции.
К книгоиздательской деятельности Н. И. Новиков больше не вернулся. Но именно при Н. И. Новикове Москва стала настоящим центром русской книжной торговли. Число книжных лавок возросло с двух до нескольких десятков, причем их отличием был высокий по тому времени уровень обслуживания покупателя. Новиков провозгласил культурную торговлю книгами одним из главных условий просвещения народа, торговал «с умом, с догадкою, с дальновидным соображением»: предоставлял кредиты, заключал договоры на поставку, впервые ввел книготорговое ученичество, для обучения начинающих были разработаны «Условия продажи книг».
А вот книготорговое дело Кольчугиных, невзирая на все удары судьбы, не только не погибло, но и продолжало процветать еще не одно десятилетие. Выйдя из заключения, Никита Никифорович Кольчугин, в отличие от Новикова, не пал духом. Со свойственным ему упорством и жизнестойкостью, несмотря на большие убытки, он восстановил дело. Можно только догадываться, сколько горя, отчаяния, разочарования, страха за судьбу главы семьи и свою собственную пришлось пережить его жене и детям. На их глазах опустошались книжные склады, горели книги, шли с молотка помещения типографии и книжных лавок. Спустя 16 лет в полыхавшей обезлюдившей Москве все их книжные запасы снова сгорят. Кольчугиным вновь придется начинать все с нуля, и уже в следующем, 1813 году, несмотря на то, что первое десятилетие ХIХ века станет для книжной торговли и издательского дела Москвы восстановительным периодом, книжная торговля Кольчугиных возобновится.
После смерти отца семейную книжную фирму возглавил Григорий Никитич Кольчугин, быстро повзрослевший и рано почувствовавший ответственность за семью. Воспитывался он с детьми сенатора Обрезкова и получил хорошее по своему времени домашнее образование. Нужно отметить, что это была основная в то время форма получения знаний. Как вспоминал позднее граф В. М. Голицин,
«отдать сыновей в какое-либо учебное заведение не допускалось в «порядочных» семьях, за исключением впрочем университета, но и тот был открыт для юношей, уже достигших 17-летнего возраста. Помимо гувернеров и гувернанток, по большей части иностранных национальностей, которые насаждали в своих питомцах эту благовоспитанность, то есть хорошие манеры и поведение, приглашались учителя преимущественно из нуждающихся, которые за скромную плату преподавали научные предметы самым элементарным образом и прежде всего в пределах экзаменационных требований для поступления в университет или юнкера. В ряду этих учителей одно из главных мест занимал батюшка…
Об образовании женской половины семьи и не помышлялось, разве только простая грамотность и то только в языке той национальности, к коей принадлежала гувернантка. Главная забота состояла в том, чтобы оградить юные умы от всяких зловредных мыслей или сведений, от преждевременной осведомленности в тайнах природы и прочее. Вообще в то время страх умственной заразы для подрастающих поколений был равносилен тому, который ныне проявляют чадолюбивые родители к заразе дифтерита, оспы и прочее…»
Хорошее знание немецкого и французского языка, полученное в детстве, дало Г. Н. Кольчугину впоследствии возможность издать «своим иждивением» несколько им же переведенных книг мистического содержания. В 1799 году им был издан перевод поэмы Геснера «Смерть Авеля», которую Григорий Никитич посвятил старинному другу семьи Н. В. Лопухину. Об издательской деятельности Г. Н. Кольчугина известно еще и то, что в 1828 году он издал гравированный портрет турецкого султана Махмута IV.
Обладал Григорий Никитич, как и многие из рода Кольчугиных, немалым литературным даром.
О деде Григории Никитиче могу добавить по поводу его переводов, что у меня долго хранились записки из придворной жизни Екатерины П. По нашим преданиям это был перевод с французского, хотя за потерею начальных листов и вообще за разрозненностью их – имени их автора не сохранилось. Записки эти были частью черновики, часть переписанные на бело и в последнем случае свидетельствовали о чрезмерной аккуратности и тщательности моего деда, так как по форме их можно было принять за купленную книгу, до того строго были соблюдены все требования книгопечатного искусства, судя по формату и четкости почерка, по правильно соблюденным на страницах полям со всех четырех сторон и проч.; очень сожалею, что в бывший у нас пожар книга эта сгорела.
Из записки Н. В. Турова,
внука Г. Н. Кольчугина
В то время большинство купеческих, да и крестьянских, семей были многочисленными. У Григория Никитича и его жены Анны Федоровны всего родилось 15 детей. Относительно их воспитания были свои традиции: ежедневные молитвы, знакомство с Библией были обязанностью маменьки, которая также учила детей грамоте и наказывала в случае необходимости. В купеческих семьях того времени наказание, кстати, было в обычае и составляло непременную суть воспитания детей. Обыкновенно секли, повалив на четвереньки и ущемив голову между колен, причем, розга и плетка ходили и по девочкам. По воспоминаниям многих отпрысков купеческих семей, плеть имела гражданственность и была непременной принадлежностью воспитания и учения.
Жизнь в купеческом доме Г. Н. Кольчугина протекала в кругу семьи. Все в ней владели грамотой (шло это от староверов), собирали книги, часто их переписывали и устраивали домашние чтения вслух. По праздникам (в первый день Рождества и Пасхи, в Новый год) и в дни особых семейных событий и торжеств приглашали гостей. На Святки в дом приходили ряженые. В купеческих семьях вообще заведено было наносить друг другу визиты по праздничным дням. Приказчики в такие дни отпускались на отдых: завив волосы в парикмахерской и поздравив хозяев, они отправлялись гулять в трактир.
Большие неприятности у многочисленной кольчугинской семьи начались в 1812 году. 2 сентября в полдень в Москву вошли войска Наполеона, но семья Кольчугиных не смогла покинуть столицу вовремя. Причины этого Григорий Никитич позднее изложил в «Записке о Москве 1812 года», опубликованной в 1879 году в «Русском архиве» и хранящейся в архивах Российской государственной библиотеки.
Во-первых, через издаваемые печатные афиши московское начальство заверяло жителей, что неприятелю в Москве не бывать. Во-вторых, паспорта на выезд выдавали только женам и детям, остальным членам семьи выезжать из Москвы запрещалось. Еще одной веской причиной стала болезнь отца, Никиты Никифоровича, и состояние жены, которая была на последнем месяце беременности.
Кроме того, наличие в доме купца казенного военного товара Александровских заводов, взятых Никитой Никифоровичем на комиссию всего на сумму в пятьдесят тысяч рублей, и важных государственных документов, связанных с работой Григория Никитича в должности гоф-маклера, также не позволяло покинуть столицу.
Начались пожары и грабежи. Для прекращения беспорядков французы ввели смертную казнь и учредили временное городское правление. Было приказано, чтобы русские избрали из своих представителей муниципалитет в количестве двадцати пяти человек (голова, четыре помощника и двадцать товарищей, или членов). Сам Григорий Никитич при выборах не присутствовал, однако, купеческая гильдия в связи с тем, что он хорошо знал иностранные языки, предложила его кандидатуру в состав муниципалитета. Несмотря на просьбу об освобождении от своих обязанностей в связи с болезнью отца Григория Кольчугина и наличием у него восьми малолетних детей, представитель французского императора Лессенс под страхом расстрела принудил русского купца приступить к работе по восстановлению порядка в Москве. Временный городской голова, тоже московский купец, извинялся потом перед Кольчугиным за то, что его избрали без личного участия и согласия.
– А таперича, значит, по порядку, мы вас отправим к Григорию Никитичу.
– Кто это?
– На Мясницкой, книгопродавец Кольчугин. Он ныне, по милости анпиратора Бонапарта, покровителя, так сказать, наук-с, тут назначен главным квартермистром для призрения неимущих и пленных…
… Тропинин и Карп, с запиской сына Находкина и с жандармом, были отведены на Мясницкую. Здесь, у подъезда длинного каменного дома, где помещался заведовавший частью секретных сведений генерал Сокольницкий, стоял караул из конных латников. Илью и его спутника ввели в большую присутственную комнату. Несколько военных и штатских писцов сидели здесь над бумагами у столов. За перегородкой, у двери, переминаясь и охая, стояла кучка просителей – бабы, нищие, пропойцы и калеки. Илья сквозь решетку узнал Кольчугина, у которого не раз, еще будучи студентом, он покупал книги. Он ему протянул письмо Находкина. Стриженный в скобку и без бороды, Григорий Никитич, заложив руки за спину, стоял невдали от перегородки, у стола, за которым горбоносый, бледный и густо напомаженный французский офицер, с досадой тыкая пальцем по плану города, спрашивал его через переводчика о некоторых домах и местностях Москвы. На Илью долго никто не обращал внимания… Кольчугин наконец взял у него письмо.
– Вы знаете по-ихнему? – радостно спросил он, прочтя письмо. – И отлично-с: сами объясните им свое дело, а пока вот помогите, этому офицеру нужно указать на карте, где дома Пашкова… Удивляетесь, что я при их службе? – заключил, оглядываясь, Кольчугин. – Что, сударь, делать? Крест несем… силком запрягли.
Г. П. Данилевский.
Сожженная Москва.
Как хорошо владеющему французским языком Г. Н. Кольчугину было велено запоминать все из разговоров иностранцев о неприятельских делах и движениях.
10 октября враг был выбит из Москвы и вывозил награбленное. Временных чиновников русского муниципалитета взяли под стражу, но после рассмотрения действий и анализа документов комиссия приказала многих, в том числе и Г. Н. Кольчугина, освободить.
Беда пришла с другой стороны. Дом Кольчугиных соседствовал с домом князя Трубецкого, семья которого из столицы выехала, а дом и имущество оставила на попечение слуг. Дом князя выгорел и был разграблен слугами, оставленными для присмотра, и французскими солдатами. Чтобы отвести от себя вину и скрыть свои преступные действия, слуги при возвращении князя домой оклеветали Григория Никитича перед графом Ф. В. Растопчиным, указав на то, что тот, якобы, будучи временным чиновником, приходил в дом Трубецких с французами за продуктами. Князь направил прошение Главнокомандующему о привлечении соседа к ответственности за разграбление дома, основываясь на лжесвидетельстве слуг, которые этот грабеж и учинили.
Долгих десять месяцев длилось разбирательство специально созданной комиссии под председательством графа Растопчина: Григорий Никитич был снят со всех должностей в Коммерческом банке и Учетной конторе, в которых «стяжал себе честным и неукоснительным отправлением своих служебных дел уважение и почет от многочисленных своих клиентов в течение многих лет знакомства». В своем объяснительном письме министру юстиции Д. П. Трощинскому Григорий Никитич привел неопровержимую, по его мнению, причину своей невиновности: «Я русский: сего уже довольно, чтобы не быть изменником».
Лишь в 1815 году Григорий Никитич получил амнистию, и его страдания закончились: он был восстановлен в своих правах и в должности гоф-маклера. Выписка из решения комиссии 1815 года гласит:
Бывший в звании товарища головы купеческий сын Крок подписал только три заседания муниципалитета, относящиеся к восстановлению в городе порядка. Бывшие в звании членов надворные советники: 7-й Конюхов, 8-й Кульман, 9-й отставной ротмистр Брюн; титулярные советники: 10-й Донарович, 11-й Сущов; купцы: 12-й Бородин, 13-й Кольчугин, 14-й Коняев, 15-й купеческий сын Павел Находкин; иностранцы: 16-й Келлер, 17-й Мерман – подписали одно только заседание, в коем постановлено было о разделении муниципалитета на шесть отделений.
Признанных недоказанными в добровольном и усердном исправлении возложенных от неприятеля должностей по Москве: купца Петра Находкина, именитого гражданина Федора Фракмана, купцов Петра Коробова, Козлова, Переплетчикова, купеческого сына Крока; надворных советников: Конюхова, Кульмана, отставного ротмистра Брюна; титулярных советников: Донаровича, Сущова; купцов: Бородина, Кольчугина, Коняева; купеческого сына Павла Находкина; иностранцев: Два, Лассана, Бормо, Чернича, отставного ротмистра Баскова, капитана Галданова, титулярных советников: Нечаева, Залетова, коллежского секретаря Щокотова, вольно отпущенного Ермолаева, князя Сибирского, дворового человека Ушакова, коллежского секретаря Граве, иностранцев: Ивана Жерома, Карла Русло, Прево, Дире, согласно прежнему своему о них положению оставить от суда и следствия свободными.
Григорий Никитич, передав перед смертью принадлежавший Кольчугиным железный завод в руки сына Григория и назначив его старшим в семье, книжное дело поручил другому своему сыну – Ивану, которого готовили к этому с детства. Тот еще мальчиком в 1813 году был отдан в учение к книгопродавцу П. И. Глазунову. Позднее Иван Григорьевич возвратился в отцовскую лавку на Никольской улице в доме Казанского собора.
Лавка Кольчугиных помещалась в одноэтажном, невысоком каменном доме; вход был почти наравне с мостовой, окон не было, но две двери, которые и были постоянно открыты для света, что и называлось лавкою в два «раствора». Против лавки приходился «Узенький ряд» – как его прозывали в Рядах; там еще палатки, были в ряду, что сзади Ножовой линии; вверху было помещение наподобие чердака, его-то и занимали чуть не даром. Над дверями лавки была длинная вывеска железная, на белом черными буквами написано: «Книжная торговля такого-то»… Кольчугиными для склада книг было занято издавна несколько таких палаток и чердаков над ними. Оконных стекло в них не вставляли, голуби свободно там водились и летали; да и самые помещения не запирались. В старое время такие чердаки, за смертью хозяев легко занимались первым, кто бы ни пожелал и кому бы было удобнее занять такие бесхозяйные, как бы выморочные помещения.
П. Симони. Книжная торговля в Москве ХУШ – Х1Х столетий.
Именно при Иване Григорьевиче фирма Кольчугиных, как и книжная торговля 1830-х годов вообще, достигла наивысшего расцвета. В это время в России насчитывалось более 100 частных книжных лавок и они были заполнены покупателями, среди которых «стали показываться аристократы и люди высшей администрации, до того времени в руки не бравшие русских книг, зимою появлялись в значительном числе помещики, покупавшие за раз на большую сумму книг».
Что касается русской книжной торговли, то она сосредоточивалась на Никольской, за исключением магазина Базунова, который находился на Страстном бульваре и который можно назвать энциклопедическим магазином, тогда как все прочие специализировались на той или другой отрасли знаний. Так, у Анисимова была юридическая литература, Кольчугин торговал старыми изданиями, ценившимися библиофилами, у Ферапонтова были исключительно церковные и богословские книги…
В. М. Голицин. Старая Москва. Записки отдела рукописей.
По воспоминаниям современников, И. Г. Кольчугин был человеком во многих отношениях замечательным, но вместе с тем и загадочным, и память о нем еще и в конце Х1Х века «выпукло и ярко» сохранялась в среде московских старожилов. Среди библиографов, библиофилов, ученых Иван Григорьевич оставил добрую память своими редкими знаниями и суждениями о старых книгах. Он имел феноменальную память. Несмотря на господствовавший в лавке кажущийся для постороннего глаза беспорядок, на отсутствие даже намека на какую-либо систему при обилии всевозможных книг, он знал их все наизусть и при требовании какой-либо книги мог сразу же найти ее.
В лавке И. Г. Кольчугина во всю ее длину был устроен прилавок, у прохода за него была конторка на столе, и за нею всегдашнее местопребывание хозяина. Ни стула, ни скамейки в лавке не было. Между двумя дверями постоянно лежала огромная груда книг, покрытая пылью; книги были навалены как ни попадя, т.е., попросту сказать, царил в ней невообразимый хаос, но никто не смей тронуть с места книги, если она им где была положена, потому, что он хорошо знал, где какая книга лежит, чуть не зажмуря глаза найдет сам нужную покупателю книгу. Если же кто из служащих брал ту или иную книгу, то клади на то место, где она лежала: храни бог, вздумать переложить книгу и в новый порядок привести, – Иван Григорьевич взбесится, изругает на чем свет стоит, потому что он каждую книгу знал куда положил, за порядком же не следил.
П. Симони. Книжная торговля в Москве ХУШ – Х1Х столетий.
Иван Григорьевич, книгопродавец-антиквар, слыл настоящим знатоком редкой русской книги. На жаловании у Кольчугина состояли «стрелки» – перекупщики книг, которые днем ходили по домам и базарам, скупая книги, а вечером приносили их хозяину. За бесценок он приобретал редкие издания и с выгодой перепродавал богатым библиофилам. Его клиентами были все московские и многие петербургские библиофилы, а постоянными покупателями его лавки – С. Т. Аксаков, В. Г. Белинский, П. А. Ефремов.
Ивану Григорьевичу с сыном приходилось ежедневно проходить по рядам, так как они жили в Замоскворечье за Чугунным постом, в Овчинниках, в приходе Михаила архангела в собственном деревянном домике… Внешним видом Кольчугин-отец – по словам Астапова, – походил на Плюшкина: худощавый, борода бритая, носил длиннополый светло-синего цвета армяк или кафтан, зимою в шубе, – и ниже живота подпоясывался кушаком, на голове фуражку или точнее картуз, триповый зимою с ушами. И ходил он в таком одеянии десятками лет без изменения. Сын, Иван Иванович носил впоследствии красные брюки и сюртук голубого цвета. Идет, бывало, Иван Григорьевич и всю свою жизнь торопится скорым шагом, бегал петушком согнувшись. В лавку Иван Григорьевич ходил всегда аккуратно и ко времени. Идут отец и сын сзади, согнувшись и понуря голову, во всю дорогу молчанкой. В былое время в Рядах висели по линии в середине иконы, то, идя по Ножовой линии, не пройдет Иван Григорьевич мимо ни одной иконы, чтобы не помолиться. Когда он снимал картуз, то обнажалась вся его блестящая лысина. Если ему случалось встречаться с людьми знакомыми, то он на приветствия снимал картуз и кланялся, но не было заметно, чтобы он кому-либо подавал руку, и торопится далее; только слышится при поклоне его всегдашняя книжная фраза: «Бью челом нижайше земли!». Подойдут оба к лавке, помолятся богу на обе стороны, а уже их ждут не дождутся покупатели и продавцы книг: это так называемые «стрелки», что за минувший день наловили в домах, у татар, у барышников… И так целый день у Кольчугина в лавке толчется народ, кто за чем.
П. Симони. Книжная торговля в Москве ХУШ – Х1Х столетий.
Особенную известность получил Кольчугин, торгуя подержанными учебниками. Учащиеся приносили использованные учебники и выменивали их на другие с приплатой 1 – 2 копейки за экземпляр. По свидетельству П. К. Симони, в те времена в Москве с благодарностью говорили: «На кольчугинских книжках вся бедная Москва выучилась!».
Но старик пользовался величайшими симпатиями разнокалиберной московской публики: часто можно было встретить в его лавке таких покупателей книг для своих внучат, которые еще в своей молодости приобретали их для себя. Известный наш библиограф, издатель русских классиков и собиратель-библиофил П.А. Ефремов был покупателем Кольчугина чуть ли не с того времени, как стал себя помнить. Сперва он ходил (10-ти лет) гимназистом покупать учебники, которых у Кольчугина всегда было запасено много, и выбор их был значительный. Обыкновенно учебники, в которых миновала уже нужда, выменивались с небольшою скидкою на другие, и так бывало от курса до курса ежегодно осенью. Потом вспоминает Петр Александрович, как он стал постоянным уже клиентом и покупателем Кольчугина по поступлении уже в Московский Университет и много позже. Придет он к Кольчугину и скажет, что ему нужно собрать. Иван Григорьевич в ответ: «поищу-с!» – это значило, что есть у него, сыщет непременно.
П. Симони. Книжная торговля в Москве ХУШ – Х1Х столетий.
Надо сказать, что, несмотря на смену веры, бунтарский дух, дух раскола передавался в семье Кольчугиных из поколения в поколение. Еще служа в фирме отца, в 1827 г., Иван Григорьевич привлекался к следствию по делу кружка Критских и чуть не пострадал за неосторожное слово. Позднее особо доверенные покупатели могли приобрести в его лавке такие издания, как «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, сатирические журналы Н.И. Новикова, запретные «Думы» К.Ф. Рылеева. В 1846 году И. Г. Кольчугин издал брошюру шутливого содержания «Турусы на колесах». Издание это наделало много шуму и причинило своему издателю (а, возможно, и автору) немало неприятностей. Цензура усмотрела в ней «пасквиль» на московские власти и изъяла из продажи.
Острослов, балагур (несколько «кольчугинских» выражений даже Н. В. Гоголь в 1842 году удостоил внесением в свою записную книжку), прекрасный актер, Иван Григорьевич вместе с тем имел «характер странный, замкнутый, мрачный, почти какой-то демонический», он слыл «магнетизером» и охотно занимался лечением родных и знакомых.
В 1840-е годы происходит резкий спад в книжной торговле, а в период политической реакции конца сороковых – начала пятидесятых годов XIX века многие книготорговцы разоряются. Устоять удалось только фирмам, сочетавшим «культурническую деятельность с капиталистическим режимом хозяйствования», т. е. сумевшим перестроить свою деятельность в соответствии с новыми экономическими условиями, сумевшим удержать старого и учесть вкусы нового покупателя – промышленника, инженера, чиновника, мещанина. Выстояла и фирма Кольчугиных.
Иван Иванович Кольчугин, унаследовавший семейное дело в 1862 году, был, к сожалению, последним крупным представителем этой книгоиздательской и торговой фирмы.
Следуя духу времени, он «постепенно переходил к торговле новостями, новыми книгами и в короткое время привел свой магазин в щегольской внешний вид, пополнил сильно новыми книгами и дело у него пошло так, что его книжная торговля считалась наравне с лучшими московскими книжными магазинами».
К тому же в шестидесятых годах Иван Иванович по характеру времени не мог держаться старого режима и вести дело в рамках покойного родителя: условия для дела изменились, литература пополнилась и обновилась, ежедневно спрашивали новые книги, и молодой хозяин рвался удовлетворять требования покупателей. Посещая большие магазины и просматривая газеты и журналы, он тщательно следил за выходом всякой сколько-нибудь дельной книги, и мы, служащие, два мальчика и я, – редкий день не ходили по собору и доставке книг покупателям. К чести Ивана Ивановича надобно отнести, что он, как торговец, не был падок до больших барышей и не заводил у себя никаких «Чудесных Зеркал, волшебно-таинственных открытий», которыми в то время так сильно наживались его соседи на Никольской улице, он стоял он них отдельно и устраивал свое дело по особому плану. Получая какую-нибудь новую книгу, особенно крупного автора, он непременно просматривал ее, прочитывал в главных местах и нередко на вопрос покупателя по данной отрасли литературы давал обстоятельные объяснения, за что его многие любили и удивлялись его памяти. К такому же осмысленному отношению к делу он подготовлял и нас, служащих…
Мои воспоминания об Иване Ивановиче Кольчугине. Сообщение московского книжника И. К. Шамова.
Тогда же Иван Иванович пытался заняться книгоизданием (в 1864 году издал в типографии С. Орлова две книги профессора Кекуле «Органическая химия» в переводе с немецкого), однако опыт не удался, и ему «пришлось остаться при продаже чужих изданий».
Дело совсем перестроилось. Были приняты на склад несколько хороших изданий. Пришлось ставить публикации в газетах, чего прежде не было, по желанию публики была открыта подписка на журналы и, наконец, Иван Иванович сам предпринял издание, напечатал «Грамматику польского языка» Смита в переводе П.А. Гильдебрандта, а затем «Органическую химию» Кекуле в переводе с немецкого при участии Василия Григорьевича Кольчугина для университетских слушателей. Грамматика была скоро распродана изданием. Химия не пошла, что и остановило Ивана Ивановича продолжать издание, к тому же и без того дело так хорошо прогрессировало, что в пору было управиться, были приняты поставки в училища и библиотеки при некоторых приютах и фабриках.
Мои воспоминания об Иване Ивановиче Кольчугине. Сообщение московского книжника И. К. Шамова.
Иван Иванович состоял в большой дружбе с издателями и книготорговцами, чья книжная лавка также располагалась на Никольской улице, Салаевыми, в особенности с Федором Ивановичем, в лице которого имел серьезную поддержку. Со смертью Ф. И. Салаева торговля И. И. Кольчугина начала заметно сокращаться. К 1880-м годам дела фирмы совсем пришли в упадок. Старые книги покупались плохо, и спустя некоторое время их не более, чем за 200 рублей, полностью закупил у Ивана Ивановича книгопродавец П. Л. Байков. В 1884 году, когда И. И. Кольчугин закончил самостоятельную торговлю, его магазин за 850 рублей купил с аукциона московский букинист А. А. Астапов. Лавка с обстановкой и товаром пошла в продажу для покрытия долга Ивана Ивановича причту Казанского собора, в доме которого он снимал помещение. В последние годы жизни И. И. Кольчугин служил приказчиком в книжном магазине у И. Д. Сытина. Умер он в крайней бедности.
Об Иване Ивановиче в семье сохранилась хорошая память: несмотря на все свои недостатки, промахи и ошибки, он был человеком очень добрым, честным и глубоко порядочным; нежно любившим своих мать, сестру и жену.
Знал я Ивана Ивановича и в последние годы его жизни, когда он служил уже в качестве приказчика у И. Д. Сытина. Неблагоприятные обстоятельства в жизни надломили его, но он был все тем же Иваном Ивановичем, любил поговорить, пошутить и припомнить что-нибудь из прошлого. В последние годы своей жизни Иван Иванович стал еще мягче и проще. Удары судьбы, видимо, повлияли на него в том направлении, которое определяется словами: «Познать тщету мира». Он примирился со своим положением и не дал места в своем сердце злобе на людей и недовольству людьми!..
Мои воспоминания об Иване Ивановиче Кольчугине. Сообщение московского книжника И. К. Шамова
Кольчугины были своего рода интеллигентами Никольского книжного рынка. На Никольской улице начинали свою трудовую биографию отпрыски разных поколений купеческого дома Кольчугиных. Книготорговое дело передавалось как главное от одного поколения другому. Однако новое время меняет ориентиры и намерения. В конце XIX века книготорговый бизнес купцов Кольчугиных продается. Семейные капиталы вкладываются в заводы, купцы становятся промышленниками.
Источник: Н.М. Валеева, В.П. Ситько. Свой век украсил он делами – Жизнь и деятельность купца Александра Григорьевича Кольчугина
