Фрески в Дмитриевском соборе

Летом 1843 года по указанию епархиальных властей сбивали со стен старую штукатурку, готовя интерьер Дмитриевского собора «под расписание». 30 июня 1843 года архиепископ Парфений обратил внимание на росписи под хорами храма, открывшиеся из-под двух слоев поздней штукатурки. Найдя их интересными, он сообщил об этом в Синод. Во Владимир направили академика живописи и археолога Ф. Г. Солнцева. Так удалось спасти случайно уцелевшую и незначительную по размерам часть первоначальной росписи. Древние фрески остались на большом и малом сводах под хорами, их композиции в свое время были фрагментами грандиозной сцены «Страшного суда».

Еще на рубеже XIX—XX веков Н. П. Кондаков и Н. В. Покровский, видевшие эти остатки росписи XII века под слоями поздних записей, характеризовали их как написанные либо «непосредственно греками», либо «русскими учениками греков, работавшими по византийским образцам». Предположение это полностью подтвердилось во время первой научной реставрации фресок, осуществленной в 1918 году под наблюдением И. Э. Грабаря и А. И. Анисимова мастерами П. И. Юкиным, Г. О. Чириковым, В. Е. Гороховым, Ф. А. Модоровым, И. А. Барановым.

Оказалось, что фрески Дмитриевского собора имеют по стилю много общего с таким несомненным памятником константинопольского искусства, как мозаики собора в Чефалу, созданные в 1148—1160 годах. Подобно этим мозаикам, лучшие из сохранившихся фресок в дворцовом храме «великого Всеволода» отмечены высоким совершенством исполнения и вполне очевидной зависимостью от традиций эллинистической живописи.

На большом своде представлены двенадцать сидящих апостолов со стоящими позади них ангелами. На малом своде сохранились композиции «Рай», в которой изображены Богоматерь, ангелы, Авраам, Исаак, Иаков, и «Шествие праведных в рай».

Создателем наиболее живописных по манере исполнения фресок был выдающийся константинопольский художник — представитель того «портретно-реалистического направления» в византийском искусстве, к которому принадлежал и автор «Богоматери Владимирской». Этот художник выполнил фигуры всех двенадцати апостолов и правую группу ангелов на южном склоне большого свода. Он был утонченным колористом, писал вдохновенно и умел сообщить каждой фигуре неповторимую индивидуальность.

Реставраторов, расчищавших фрески от записей, поразило умение византийца придать каноничным лицам апостолов особую выразительность. Его работа была подлинной живописью. Не менее удивительной представлялась и способность художника свободно компоновать фигуры. И если в лицах апостолов легко угадывались признаки различных темпераментов, приметы возраста, то в созданных тем же художником ликах ангелов поражала необыкновенная одухотворенная страстность. Эти лики, действительно, не по-земному прекрасны. Их большие, таящиеся в глубоких глазницах глаза исполнены восточной неги и глубокой печали.

Владимирские мастера оказались чуткими соавторами константинопольца. Они следовали его вдохновенной работе в полную меру своих сил, но выказывали предпочтение несколько иному представлению о красоте. В написанных ими лицах ангелов больше спокойствия, даже можно уловить стремление придать ликам небесных воинов славянскую внешность. Выполненные русскими мастерами лики ангелов массивнее, кажутся сильными, а не утонченно скорбными, хотя в их взорах тоже таится задумчиво-печальное выражение.

Композиции на южном своде по всем признакам писали только русские художники. Лучшим из них, принимавшим участие в создании группы ангелов на южном склоне большого свода, выполнено «Шествие праведных в рай». Русские мастера предпочитали изображать в своих композициях фигуры не столь крупными, но старались их сделать красочнее, усилить в рисунке композиций декоративное начало. С упоением разукрашивали они одежды персонажей затейливыми узорами, яркими пятнышками рубинов, прядями жемчуга, вычерчивали прихотливую вязь ветвей «райского сада». Даже блики на лицах они наносили, больше заботясь об орнаментальной разделке формы, а не о подчеркивании ее объема. Света на лице апостола Петра в «Шествии праведных» положен наподобие узорных разделок. Их линии разбросаны симметрично, как швы на вышивке. По-орнаментальному симметричен рисунок ветвей райских деревьев. Верх композиции на южном своде украшен широкими полосами геометрического узора из крупных кругов и ромбов.

Константинопольский художник сообщил фигурам апостолов яркую индивидуальность. Он придал каноничной композиции элемент жизненной правды. Расписавшие южный свод русские мастера тоже пытались внести в свои сюжеты нечто определенно реальное. В композиции «Шествие праведных» они выделили фигуру русской княгини. Возможно, в этом, так старательно выдвигаемом на первый план, образе представлена мать великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо — вторая жена Юрия Долгорукого, византийская принцесса, ставшая русской княгиней. Она помещена в центре группы праведниц, ее одежды украшены орнаментом в виде «процветшего креста», наряднее, чем у идущей следом византийской императрицы, вероятно, Елены. В композиции «Рай» представленные в образе младенцев «души праведные» ведут себя совсем поземному: толпятся возле Авраама, как бы норовя опередить один другого. Любопытно изображение двух обнимающихся младенцев, словно бы встретившихся нежданно после долгой разлуки. В этих еще малочисленных примерах «бытописательства» очень робко намечается та линия «обмирщения» религиозной живописи, которая проявится уже неудержимо и в полную меру в русском искусстве второй половины XVII века.

В манере письма русских сподвижников константинопольского художника обнаруживается нечто близкое экспрессивной живописи мастеров, украсивших в 1199 году фресками новгородскую церковь Спаса-Нередицы. Особенно это ощутимо в исполнении лиц апостола Петра и праведных жен. И. Э. Грабарь даже предполагал, что «автором нередицких фресок был,вероятнее всего, русский ученик византийского мастера, быть может того самого, который за несколько лет до того создал волшебные фрески Дмитриевского собора»9. Версия И. Э. Грабаря не была поддержана и развита в дальнейшем. Но мысль организатора раскрытия дмитриевских фресок, возможно, не так уж далека от истины. Строитель Нередицы — князь Ярослав Владимирович был ставленником «великого Всеволода» в Новгороде и держался в городе только благодаря могуществу владимирского князя. Вполне вероятно, что украсить свой храм живописью он смог, тоже прибегнув к помощи покровителя и подражая ему. Из Владимира направили опытного мастера, и он, подобно византийцу, возглавлявшему роспись Дмитриевского собора, встал во главе новгородских художников.

Состояние дмитриевских фресок с 1918 года сильно изменилось. Краски утратили прежнюю интенсивность. Последующие реставрации, к сожалению, не смогли остановить процесс угасания цветовой гаммы. По сохранившимся на сводах под хорами композициям нельзя представить всю прежнюю систему росписи собора. Но несомненно, что украшавшие его интерьер композиции, как и рельефы на фасадах, состояли в значительной мере не только из обычных в росписи церквей, но и сюжетов, содержание которых преследовало цели всемерного прославления могущества владимирского князя. В состав росписи, по-видимому, входили изображения святых патронов княжеской семьи, сцены из священной истории, смысл которых мог служить иносказанием к событиям жизни Всеволода. В конхе центральной апсиды, вероятно, была фигура Богоматери Великой Панагии, подобная имевшейся в алтаре Нередицы. Если на северном фасаде собора поместили рельефный портрет князя, то в интерьере нахо дился выполненный живописцем — например, изображение Всеволода, подносившего церковь Христу или Богоматери. Можно предположить, что, украшая дворцовый храм росписями, Всеволод во многом руководствовался примером живописных изображений, которые видел в храмах и покоях Влахернского дворца Мануила Комнина.

Кроме фресок в Дмитриевском соборе стояли иконы. Среди них был образ святого патрона князя, привезенный из Солуни. В летописи, в похвальном слове «великому Всеволоду» отмечается: «съезда церковь прекрасну на дворе своемъ мученика Дмитриа и украси ю дивно иконами и писанием»

Источник: С.И. Масленицын – Живопись Владимиро-Суздальской Руси