Письма узников Владимирской тюрьмы

Многие годы до революции в стенах владимирской тюрьмы томи­лись борцы с самодержавием. Среди них были Николай Евграфович Фе­досеев, один из первых организаторов и руководителей марксистских кружков в России, его соратник и невеста Мария Германовна Гопфенгауз.
Большой интерес и историческую ценность представляют докумен­ты, вышедшие из-под пера узников владимирской тюрьмы. Это их пись­ма, заявления, из которых можно узнать и об условиях заключения в тюрьме, и о борьбе за смягчение тюремного режима, и подробности судебно-следственного процесса надними и др.
Предлагаемая публикация содержит прошения Н. Е. Федосеева и М. Г. Гопфенгауз.
В полном объеме эти документы до сих пор нигде не публикова­лись.
Документы подготовлены к печати начальником отдела госархива Владимирской области Р. Ф. Савиновой.

ПРОШЕНИЯ Николая Евграфовича Федосеева прокурору Владимирского окружного суда

№ 1

12 сентября 1892 г.

Имею честь просить вас, господин прокурор, освободить меня из под ареста, произведенного явно незаконным образом. Дело в следующем.

Я, нижеподписавшийся, после отбытия 2¹/2 г г. тюремного заключения проживал в г. Владимире под негласным надзором как «политически небла­гонадежный». 10 сентября этого года я намеревался уехать из г. Владимира. В 5 ч. вечера этого дня я явился к приставу 2-й политической части с прось­бой засвидетельствовать мою подпись на одной бумаге.

Господин пристав пригласил меня ехать вместе с ним к полицмей­стеру по «одному делу…»

В квартире полицмейстера этот последний объявил мне, что он меня должен арестовать и заключить в тюрьму по приказанию жандармского полковника. При этом господин полицмейстер в присутствии пристава и понятых лично произвел у меня обыск без присутствия лица прокурор­ского надзора. Относительно заключения меня под стражу возникли раз­ногласия: пристав 1-й части говорил, что сначала велели арестовать меня, но потом приказание это отменено. Но недоразумение разрешил простой солдат жандарм, и меня увезли в губернскую тюрьму, где и сдали под расписку Сосподину смотрителю тюрьмы. Ввиду, по меньшей мере, неясной формулировки причины моего ареста по обвинению «в рабочем вопро­се», а главное, ввиду того, что я вопреки требованию закона нахожусь под стражей около 2 суток ни разу не допрошенный чинами жандармского управления, я имею основание думать, что арест мой не более, как адми­нистративная ошибка.

Николай Федосеев

ГАВО, ф. 107, оп. 4, д. 441, л. 25.
Подлинник.

 

№2

17 сентября 1892 г.

Имею честь просить вас разрешить мне получать с почты издание Ми­нистерства финансов «Вестник финансов, промышленности и торговли» и иметь в камере письменные принадлежности для литературной работы. А также имею честь просить вас распорядиться, чтобы тюремная админи­страция выпускала меня ежедневно на прогулку. Лишение прогулки и от­сутствие в камере необходимых принадлежностей делают заключение слиш­ком жестоким, вопреки инструкции главного тюремного управления о содержании под стражей политических арестантов в продолжение предва­рительного следствия.

Неимение свободных надзирателей, чем мотивирует тюремная админи­страция лишение меня прогулки, легко может быть устранено присылкой полицейского солдата на время прогулки.

Николай Федосеев

ГАВО, ф. 107, оп. 4, д. 441, л. 27.
Подлинник

№3

6 октября 1892 г.

Имею честь просить вас, господин прокурор, разрешить мне написать госпоже Марии Гопфенгауз, моей невесте, о присылке мне денег и книг ввиду того, что я не имею родственников по закону, к которым мог бы обратиться за удовлетворением моих нужд. Наконец, имею честь повторить мою просьбу допросить меня более подробным образом, чем это было сделано после сознания моего в поездке с господином В. Кривошея в Орехово- Зуево и сообщить мне мотивы прив­лечения меня к следствию за преступле­ние, предусмотренное 252 ст. Положения о наказаниях. Мое дальней­шее, более детальное показание, без сомнения, облегчит выяснение предва­рительным следствием моей роли в на­стоящем деле и будет способствовать скорейшему освобождению меня из-под стражи.

Рукопись, написанная мною, слу­жит неоспоримым доказательством того, что мне не может быть приписываемо распространение среди кого бы то ни было брошюр и прокламаций, фигури­рующих в деле, к которому я привлечен, в качестве вещественных доказательств, потому что убеждения, проводимые в этих брошюрах и прокламациях, совер­шенно противоречат не только моим убеждениям, но и нравственным прин­ципам, изложенным отчасти в моей ру­кописи. С особенным основанием я могу это сказать относительно той, из предъявленных мне прокламаций, с которою я успел ознакомиться во вре­мя допроса, именно той, которая возбуждает рабочих к беспорядкам и стач­ке во время холерной эпидемии; относительно этой прокламации в самом первом моем показании я писал, что «содержание ее возбуждает во мне глу­бокое нравственное отвращение»; теперь же на основании моих взглядов, изложенных в рукописи, я могу на достаточных основаниях доказать невоз­можность не только прямого распространения мною, но и распространения с ведома моего таких прокламаций, об одной из которых я сейчас говорю.

Николай Федосеев

ГАВО, ф_ 107, оп. 4, д. 441, лл. 31—31 об.
Подлинник.

№4

15 ноября 1892 г.

Имею честь просить ваше высокородие обратить внимание на следую­щее обстоятельство.

При очных ставках меня с разными лицами вы спрашивали этих по­следних обо мне, как о «господине, бывшем в золотых очках» и называли костюм мой «приличным». Это обстоятельство (золотые очки и костюм) вы особенно подчеркивали; поэтому мне представляется теперь, не связано ли это обстоятельство с каким-нибудь недоразумением и не это ли обстоятель­ство служит причиною того, что меня держат под стражею более двух месяцев. Дело в следующем. Во-первых, в Орехово-Зуеве я был не в зо­лотых очках; во-вторых, мой костюм состоял в серой куртке, стянутой кушаком, и один сапог от ходьбы по каменной мостовой у меня порвался, что было очень заметно, так что костюм мой ни в каком случае не мог быть назван «приличным». Фотографическая карточка, приложенная к де­лу, снята с меня в том костюме, в котором я был в Орехово-Зуеве, но так как мое платье могли заметить только учитель Преображенский, его брат и мать и какой-то учитель, товарищ Преображенского, бывший у него во время моего присутствия, то имею честь просить ваше высокородие выяс­нить указываемое мною противоречие факта с теми описаниями, которые находятся в деле.

Это важно тем более потому, что при очной ставке меня с Кривошея вы, ваше высокородие, прочитали из протокола допроса последнего именно эти слова — «прилично одетый, в золотых очках» — относящиеся ко мне Это утверждение — чистейший вымысел; во-первых, оно может иметь причи­ной злонамеренный мотив; во-вторых, это утверждение может быть связано с каким-нибудь другим, не известным мне обстоятельством и служить причиною недоразумения; в-третьих, самый вымысел характеризует общее искажение и преувеличение значения моей поездки в Орехово-Зуево, на­сколько я мог узнать об этом значении из слов господина жандармско­го полковника и утверждения вашего высокородия, что мое участие в рас­пространении среди рабочих возмутительных листков вполне выяснено следствием. Имею честь просить ваше высокородие выяснить это противо­речие действительного факта с обстоятельством, установленным дознанием по отношению ко мне и приложить настоящее мое объяснение к дознанию.

Николай Федосеев

ГАВО, ф. 107, оп. 4, д. 441, лл. 54—55.

Подлинник.

№5

17 ноября 1892 г.

Я имел бы честь представить вашему высокородию на рассмотрение еще следующие обстоятельства в дополнение к предыдущему моему проше­нию об освобождении меня из-под стражи.

По окончании срока моего тюремного заключения в С.-Петербургской одиночной тюрьме ² 13 января 1892 года я был обязан сыскным отделени­ем подпиской о невыезде в продолжение трех лет в г. Саратов, место моей родины, и в г. Казань, мое постоянное местожительство по обучению в им­ператорской 1-й гимназии. Охранное отделение представило мне выбор мес­тожительства во всех городах Российской империи, кроме столичных, уни­верситетских и особо поименованных городов: Саратова, Нижнего Новгоро­да и Твери. Я отказался назначить для своего постоянного местожитель­ства один из совершенно незнакомых мне городов, где у меня не было ни родственников, ни знакомых, тогда охранное отделение объявило мне, что меня вышлют этапным порядком в Пинегу ⁵; в этом случае я предпочел вы­брать губернский г. Владимир, куда поехали мои товарищи, отбывшие срок наказания одновременно со мной.

Следовательно, оседлости я лишен правительственным распоряжением.

В г. Саратове у меня есть родственники с отцовской стороны, земле­дельцы. Наконец, моей оседлостью может считаться уездный город Вят­ской губернии ⁷ Котельнич, где живет моя мать с семьей.

Я имел бы честь выразить вашему высокородию мое согласие жить под надзором полиции до окончания настоящего дела, к которому я привлекал­ся в качестве обвиняемого, и в моей семье в г. Котельниче.

Но для меня было бы лучше во всех отношениях, если бы найдено бы­ло возможным освободить меня из-под стражи под денежный залог для проживания в г. Самаре ⁸.

Это особенно потому имеет для меня значение, что в г. Котельниче я не мог бы найти никакого заработка и мне пришлось бы жить на средства матери. Наконец, Вам по обстоятельствам дела необходимо, чтобы я оста­вался в г. Владимире, я мог бы представить денежный залог или поручите­лей за себя при освобождении из-под стражи. Оставаться в г. Владимире для меня тем неизбежнее, что Министерство внутренних дел по какой-то причине, вероятно, приняв меня по ошибке за находившегося под надзором полиции, обязало меня подпиской о приписке к здешнему призывному во­инскому участку, и воинское присутствие, со своей стороны, обязало меня подпиской явиться после освобождения из тюрьмы для медицинского осви­детельствования моей годности для отбывания повинности в войсках. На­конец, я выражаю уверенность, что моя просьба об освобождении будет ува­жена вашим высокоблагородием ввиду моего расстроенного здоровья.

Николай Федосеев.

Во избежание неясности толкования слова «оседлость» на предыдущих строках я имею честь добавить, что у матери моей в г. Котельниче есть недвижимая собственность, а в подписке, данной мною охранному отделе­нию, я обязался иметь «постоянным местожительством» Владимир на Клязьме.

Н. Федосеев

ГАВО, ф. 107, оп. 4, д. 441, лл. 58—58 об.

Подлинник.

№ 6

1 апреля 1893 г.

Имею честь покорнейше просить ваше высокоблагородие уведомить меня, не встретятся ли с вашей стороны препятствия к принятию мной на себя обязанностей санитара в тюрьме; в виду распространяющейся эпиде­мии сыпного тифа я мог бы моею деятельностью оказать некоторую по­мощь в деле прекращения распространения эпидемии, тем более что фельд­шерская помощь <одного лица> вообще не может быть достаточна; нужен постоянный уход за заболевшими, немедленная дезинфекция и т. п. Я имею некоторый навык в санитарном деле и могу получить от доктора подробную инструкцию. Я даю честное слово вашему высокоблагородию что в случае разрешения мне быть санитаром я буду безусловно соблюдать дисциплинарные правила, касающиеся меия.

Если не встретится с вашей стороны препятствий к удовлетворению моей просьбы, то я имел бы честь покорнейше просить ваше высокоблаго­родие сообщить об этом господину начальнику губернии, к которому я об­ращаюсь с просьбой о дозволении мне заняться санитарной деятельно­стью ².

Николай федосеев

ГАВО, ф. 14, оп. 5, д. 989, л. 6.

Подлинник.

№7

3 апреля 1893 г.

Имею честь просить ваше высокородие уведомить меня, в чем меня об­виняют и почему дополнение дознания незначительными сведениями для сущности дела оказалось для меня настолько неблагоприятным, что господин прокурор судебной палаты не нашел возможным освободить меня из-под стражи

А также имею честь покорнейше просить ваше высокоблагородие дозволить мне получать и отсылать корреспонденцию через окружной суд. Начальник жандармского управления запретил мне писать и отказался передавать мне письма, книги, деньги, присылаемые на мое имя, по случаю тифозной эпидемии в тюрьме. Таким образом, он лишил меня самого необ­ходимого и отдал на жертву голодного тифа, что же я буду делать, на­пример, без денег; а он уже задержал последнюю денежную посылку и оставил меня совершенно без денег. Такой панический страх я считаю пре­ступным, ибо пересылка корреспонденции входит в его прямую обязан­ность. Я имел бы честь убедительно просить ваше высокородие не отказать мне в просьбе получать корреспонденцию через окружной суд. Мои письма будут тщательно дезинфицированы, а письма мне могут пересылаться ва­шим высокоблагородием через городскую почту или каким другим спосо­бом, который вы найдете нужным. Я убедительно прошу ваше высокородие об этом, ибо это существеннейшая необходимость для меня.

Николай Федосеев

ГАВО, ф. 107, оп. 4, д. 441, лл. 83—83 об.

Подлинник.

№ 8

28 апреля 1893 г.

Имею честь заявить вашему высокородию о следующем. Вчера 27 ап­реля  к 9 часам утра я написал письмо через жандармское управление г-же Гопфенгауз. Содержание этого письма было такое: «Как бы твоя квартира ни была хороша, тебе непременно придется переменить ее, иначе «наглые люди» могут наделать тебе массу неприятностей, а мне совсем житья не будет. Вчера ждал свидания с тобой и не дождался. Отсутствие свидания производит еще более тяжелое впечатление на меня, чем прежде отсутствие писем…» Вот эти самые слова моей маленькой записочки были приняты господином жандармским полковником за личное оскорбление, за желание с моей стороны испачкать его грязью. Тогда как действительный смысл моих слов не содержит в себе ничего оскорбительного ни для кого. Я говорю действительно о «наглых людях», которые каждый вечер в глухом переулке между тюрьмой, казармами и Ямской устраивают безобразия; именно в этом переулке, поближе к тюрьме, поселилась моя невеста г-жа Гопфенгауз. Меня это крайне тревожило, и при первом же свидании я убеж­дал ее переехать в город.

Вечером в воскресенье крики, пьяные песни и ругань были особенно сильны, это меня очень беспокоило. Утром я решил непременно настоять на том, чтобы г-жа Гопфенгауз переменила квартиру. Но свиданья в этот день не было. Это меня еще встревожило гораздо более, как я писал, чем неполучение в срок писем. Во вторник утром я написал приведенное выше письмо. Вот действительный смысл его. Каким образом господин на­чальник жандармского управления мог истолковать это письмо в смысле личного оскорбления для себя и тюремной администрации — мне не понят­но. Единственным объяснением является такой факт.

Во вторник в 12 часов> у меня было свидание с г-жой Гопфенгауз. При этом свидании она сообщила мне, что господин жандармский пол­ковник запретил свидания со мной и не приказал даже принимать ее к себе в управление на том основании, что будто бы она, по донесению полиции, разговаривала со мной из окна в понедельник вечером. Это действительно наглая ложь со стороны тех, кто это сообщал ². Но письмо я написал, ни­чего не зная еще об этом происшествии в жандармском управлении, и во время свидания просил господина начальника тюрьмы возвратить мне письмо, так как г-жа Гопфенгауз уже решила переменить квартиру, но письмо оказалось уже запечатанным и вписанным в книгу. До вторника вечера я ни от кого не получал замечаний и вопросов о том, не разговари­ваю ли я в окно, ибо тюремные надзиратели знают, что этого не бывает.

…Имею честь покорнейше просить ваше высокоблагородие рассмотреть настоящее недоразумение, имеющее для меня крайне тяжелые последствия, ибо господин жандармский полковник благодаря этому недоразуме­нию запретил не только свидания, но и переписку, и разрешить мне, если представится возможным, продолжать свидания.

Николай Федосеев

 

ГАВО, ф. 107, оп. 4, д. 441, лл. 86—87.

Подлинник.

№9

9 августа 1893 г.

Имею честь просить ваше высокородие разрешить мне иметь в камере своей токарный станок. Мускульная работа была бы необходима для меня ввиду упадка сил.

Николай Федосеев

ГАВО, ф. 107, оп. 4, д. 441. л. 91.

Подлинник.

 

ПРОШЕНИЯ Марии Германовны Гопфенгауз Владимирскому губернатору

№ 1

8 декабря 1895 г.

Покорнейше прошу Ваше превосходительство ввиду скорого моего от« бытия в Архангельскую губернию разрешить мне иметь одно свида­ние с содержащимся во Владимирской губернской тюрьме Николаем Евграфовичем Федосеевым

Вместе с тем прошу, не найдете ли возможным разрешить мне выйти дня на два из тюрьмы для устройства своих дел и имущества, т. к. взятая внезапно под арест я не успела ни захватить с собой ничего, ни сделать рас­поряжения относительно квартиры и вещей.

М. Гопфенгауз

ГАВО, ф. 14, оп. 5, д. 1040, л. 8.

Подлинник.

№ 2

8 декабря 1895 г.

Покорнейше прошу Ваше превосходительство ходатайствовать за меня перед его высокопревосходительством господином министром внутренних дел о том, чтобы отправка меня этапом в Архангельскую губернию бы­ла отсрочена до более теплого весеннего времени ввиду того, что я совер­шенно не имею ни теплой обуви, ни платья, ни одежды и никаких средств, чтобы завести себе таковые, а в той одежде, которую я имею, мне до Ар­хангельска не дойти.

М. Гопфенгауз

ГАВО, ф. 14, оп. 5, д. 1040, л. 7.

Подлинник.

 

ПИСЬМО Николая Евграфовича Федосеева Марии Германовне Гопфенгауз из Владимирской тюрьмы

Декабрь 1895 г.

Дорогая моя, милая, родная… сегодня, кажется, последний день я с тобой под одной кровлей. Эти две недели были ужасны! Находиться так близко и не видеть друг друга после 2-х лет… Ой, как тяжело, больно до слез… Палачи, наверное, не разрешат проститься… Мне все время прихо­дится скрывать, что я знаю, что ты, моя милая, здесь. Пытался писать тебе, но ты, кажется, не получила, …Милая, ты поедешь, в моих шубах — это мне очень приятно, что удалось сделать.

Береги здоровье. До свидания, моя Марусенька…

Источник: О крае родном. Сборник. Ярославль, Верх.-Волж. кн. изд. 1978 г., стр. 49—58.