“Потом открылась на высоком месте торжественная белая усадьба, обезлюдевшая до бесприютного вида…
Как могилы на погосте, лежали в зарослях трав и кустов остатки служб и малых домов. Колонны сторожили пустой, погребенный мир. Декоративные благородные деревья держали свои тонкие туловища над этой погибелью.
— Но мы сделаем еще лучше — и на всей площади мира, а не по одним закоулкам,
— показал Дванов рукой на все.
— Конечно, построим: факт и лозунг,
— подтвердил Копенкин от своей воодушевленной надежды.
— Наше дело неутомимое…”
Андрей Платонов. ’’
Андрей Платонов. ’’ЧЕВЕНГУР”
ГОСПОДА!
Я — полковник Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества полка Владимир Храповицкий. Родился в 1858 году, июля 23 дня. По окончании курса в Императорском лицее поступил на службу рядовым на правах вольноопределяющегося.
Четыре года спустя был произведен в поручики и вскоре получил четырехмесячный отпуск для раздела имений…
Теперь, когда я вновь ступаю по этой земле, владельцем которой когда-то стал, для меня нет больше настоящего, прошлого, будущего. Я знаю не больше и не меньше вас. Я знаю другое — то, о чем вы даже не догадываетесь, а только предчувствуете, томясь в страхе и нетерпении. Впрочем… Сельцо Муромцево, значащееся в приписных книгах 17 века за братьями Хоненевыми, издревле принадлежало этому роду. Они владели этой землей и устраивали ее. Афанасий Хоненев на свои средства поставил Богородице-Рождественскую церковь в Ликинском уезде. Марфа Хоненева в 1761 году приложила в церкви на погосте Николы Чудотворца Нового месячную минею.
Этот погост и церковь особенно памятны для меня. Здесь покоится прах предков моих. Здесь заказывал я ежегодную панихиду на усыпальнице господ Храповицких.
Мой дед Иван Храповицкий, тайный советник и кавалер, был женат на Екатерине Александровне Хоненевой. В 1811 году в Москве, в доме Карабина родился мой отец Семен. Его крестил в Троицкой церкви на Арбате протоиерей отец Герасим, а восприемником стал брат бабки, коллежский асессор Николай Александрович Хоненев. Бабушка преставилась в 1855 году, февраля, 27-го дня на 62-м году жизни и два года спустя дед возобновил напрестольное Евангелие, еще в восемнадцатом веке сделанное стараниями контр-адмиральши вдовы Анны Жидовиновой. На нижних полях первых страниц книги до сих пор сохранилась надпись, сделанная дедовской рукой.
Как хитро переплетаются судьбы! Минуло более ста лет, и то же самое Евангелие сохранил в годы гонений на церковь крестьянин деревни Степаново Василий Артемьев. И кто знает, может быть, встречались наши взгляды, когда он деревенским мальчишкой прибегал поглазеть на ’’приехавшего из Парижу барина… ”
После смерти отца ко мне отошло земель 21 тысяча десятин только в Судогодском уезде. И стал я, как Евгений Онегин, ’’заводов, вод, лесов, земель — хозяин полный… ” Быть, однако же, порядка врагом и расточителем мне не хотелось. Имение могло и должно было приносить солидный доход. Прежде всего — лес. Вот что писал мне в одном из писем немец Карл Тюрмер, впоследствии служивший у меня в качестве главного лесничего: ’’Хочу выразить Вам свою глубокую благодарность в том, что выдали мне случай видеть такой прекрасный алмаз — Ваш лес… ” По оценкам Карла Францевича, леса мои уже в в девяностые годы стоили 3 миллиона рублей, а каждая десятина приносила до двенадцати рублей чистого дохода. Нельзя сказать, что лесничий и его помощник, и зять одновременно, Пауль Герле, были легкими и покладистыми людьми. (Чего, впрочем, не скажешь и обо мне.) Оба требовали полного доверия, но и платили за это совершенной преданностью, не столько господину владельцу, сколько его лесу. Герле писал: ”… здесь лесничему открыто широчайшее поприще для деятельности, на котором он может, вложив свою душу, энергию и знания, действительно принести большую пользу лесу и вместе с ним, конечно, и владельцу, и местному населению.
Словом, лесное хозяйство расширялось с каждым годом, и уже в 1895 году мною было учреждено акционерное общество ’’Лесные склады Храповицкого” — лесопильные, смолокуренные, скипидарные, кирпичные заводы, — производившие на продажу немало всякого добра, но прежде всего древесину — тысячи и тысячи кубических саженей. Для вывоза леса была построена собственная железнодорожная ветка, соединившая уездную Судогду со станцией «Озеро» Муромской железной дороги. Здание станции со свойственным ему размахом проектировал архитектор Петр Самойлович Бойцов. Не без скандалов я умерял его аппетиты, и станция вопреки проекта была построена в один шатер. Дорогу обслуживали пятидесятисильные паровозы системы ’’Краус” мюнхенского завода Отто Шпенемана и дрезины американской компании Калимазу.
200 тысяч рублей чистой прибыли ежегодно шли на увеличение капитала, на устройство и расширение усадьбы.
В имении, доставшемся мне по наследству, стоял деревянный господский дом. Однако уже в июне 1884 года был заложен новый, каменный, строительством которого занимался московский подрядчик Веденеев. Плотницкая артель Андрея Платонова срубила флигель для приезжающих, казармы для рабочих, оранжереи, грунтовый сарай, контору, — и еще десятки построек, необходимых растущему хозяйству. Отдельные дома были построены для помощника управляющего и самого управляющего — господина Воронова. Право, не знаю, возможны ли были без трудолюбия, честности и высокой порядочности этого человека те удивительные перемены, которые за двадцать лет превратили Муромцево из заурядного помещичьего гнезда в процветающее и роскошное имение, получившее прозвание ”ЦАРСКОЕ”. Александр Львович скончался в 1908 году в Петербурге, но прах его покоится на родной земле, на Ново-Никольском погосте.
Имение постоянно росло и расширялось. Когда было закончено строительство нового барского дома, появились возможности и средства для сооружения новых конюшен и скотного двора, что и было сделано не без известных претензий. Прихотливый характер построек послужил поводом для возникновения любопытной легенды: будто бы, в своих заграничных странствиях я познакомился-де, а потом повздорил с тамошним вельможей и владельцем роскошного замка. А посему повелел построить конюшни, скотный двор и каретный сарай по архитектуре в точности такие же, как иноземные пенаты. Se non е vero е ben trovato — как говорят итальянцы — если это и не правда, то хорошо придумано. Это строительство, конечно же, не было барской прихотью. К тому времени численность конского табуна составила тридцать голов, среди которых породистые жеребцы: Сазан, тамбовского завода Петрова-Соколова, Похвальный, головинских конюшен, шереметевский Игрун. Стадо крупного рогатого скота перевалило за сотню, да и много всякой прочей живности водилось в хозяйстве экономии.
Я был совершенным любителем охоты и собак, кои, особенно мой любимый Джой, бывший чуть ли не членом семьи (во всяком случае сестра в письмах всегда спрашивала о нем) славились на весь уезд. Супруга же моя радела о птичьем хозяйстве, и регулярно на ее имя подавались письменные рапорты о положении дел на птичьем дворе. Доркинги, ла-флеты, крив-керы, гуданы, падуанские шамоа, палевые кохинхины, бронзовые индейки, золотистые фазаны; пекинские, руанские, царские утки, каролины и мандарины, тулузские и китайские гуси, черные и белые лебеди, аисты, голуби — кого там только не было! За разведение гусей китайской породы была нам присуждена серебряная медаль министерства земледелия. Словом, я недаром состоял действительным членом российского общества покровительства животным, с членским билетом № 190, которое ставило своей целью охранять бессловесную тварь от жестокого и дурного к ней отношения. Разумеется, для всей этой деятельности необходимы были надлежащие постройки, равно как и для экипажей; принимая во внимание то немалое количество гостей, которые приезжали летом в имение, требовалось немалое помещение. Я предпочитал петерсоновские кареты, чья контора находилась в Петербурге на Кирочной улице в доме Мельцера, недалеко от моей столичной квартиры. Что касается архитектуры, то разве не предназначена она украшать местность и радовать глаз.
Но сердцем имения, конечно же, был дом, строился который в два приема. В 1884 году — о чем я уже обмолвился — началось строительство первой его половины, выдержанной в романском стиле, а затем, уже в 1906 году, ансамбль завершился возведением второй части, и вовсе стилизованной под западноевропейский замок. Мой дом — моя крепость. Для строительства его и процветания я не жалел средств, хотя и столичная жизнь требовала немалых расходов. Я строил дом по последнему слову строительного искусства со всем возможным в мое время комфортом.
Более чем восемьдесят комнат его освещалось посредством электричества с помощью 180 электрических ламп в золоченых бронзовых светильниках византийского стиля от Берто. При локомобиле, дававшем ток, числился на постоянном жаловании слесарь Сизов. И вообще, в имении работало, а стало быть, и кормилось довольно всякого народа. Всего не перечислишь, и лучше посмотреть расходные книги, где господин Воронов самым скрупулезным образом фиксировал все расходы по имению. Сам я редко заглядывал туда, и если что вспоминается, то какая-то совершенно уж глупая мелочь, как рубль, затраченный на истребление тараканов на скотном дворе, или два ведра водки для угощения мастеровых. Для моего удобства и к услугам гостей московский водопроводчик Петр Исаев устроил в доме водопровод и канализацию, и паровой насос системы ”Челенс ” закачивал пятьсот ведер воды в час в огромные емкости водонапорных башен. В покоях для гостей были туалетные комнаты с мраморными ваннами и бассейном скульптурной мастерской братьев Ботта.
В комнатах дома стояли телефоны, в имении работал телеграф.
Материалы для постройки дома привозились в Муромцево со всей России: мрамор из приломов Ивана Губонина
— для балюстрады и тарусский мрамор — для парадной лестницы и каминов; метлахская плитка — для выстилки террасы из товарищества Коса и Дюра, финские изразцы из заведения Пригница и, конечно, кирпич и лес собственных заводов. Столь же тщательно отбирались мной и моими поверенными мебель и детали интерьера. Придворный фабрикант мебели, обойщик и декоратор Шмит поставил мне в январе 1887 года столовую светлого дуба на тридцать шесть персон, декорированную кабаньей кожей; ореховую гостиную; еще одну гостиную красного дуба, кабинет и мебель для передней. Я и впоследствии покупал мебель только у него и никогда не ошибался, поскольку господин Шмит высоко держал марку своей фирмы: как-то случились мелкие неполадки со шкафом в одной из комнат, и буквально на третий день в Муромцево был прислан мастер, снабженный точными инструкциями для приведения мебели в должный вид.
Художник Томашки расписал потолок в аванзале и украсил декоративной живописью стены в гостиной и столовой. Оружие, фарфор, севрские вазы, бронза, зеркала — от поставщика Высочайшего двора Ивана Эберта, столовое серебро — от Фаберже, гобелены, неплохая коллекция живописи (в девяносто четвертом году правление Передвижников просило меня предоставить для посмертной выставки Николая Загорского его картину ’’Арендатор” из моего собрания), аквариумы, охотничьи трофеи и еще тысяча и тысяча мелочей определяли внутреннее убранство дома, над которым в дни моего приезда в имение поднимался флаг Храповицких.
Тогда жизнь в имении преображалась от обилия гостей и сопутствующих им развлечений. В полуверсте от дома, у Отрадной аллеи, я построил небольшой театр, внутри представлявший точную копию одного из столичных, где давались спектакли как заезжих трупп, так и воспитанников учрежденной мной в Муромцеве музыкальной школы. Больше всего им удалось сочинение господина Алмазова ”Волчьи зубы”. И спектакль был неплохой, и школа вскоре приобрела некоторую известность. В 1896 году моя супруга Елизавета Ивановна ходатайствовала о принятии школы под Высочайшее Ее Величества Императрицы Александры Федоровны покровительство. Жена моя, сама будучи не чужда искусству (она занималась музыкой, писала акварели), всячески поощряла культурную жизнь в имении, поддерживала просвещение, для чего я, не считаясь с расходами, покупал музыкальные инструменты у Циммермана и Посербского, жертвовал средства на музыкальную школу, школу в селе Ликино, строил школу в селе Галанино, поддерживал деньгами губернскую архивную комиссию, помогал, предоставляя сцену театра, горящим провинциальным труппам, вроде ковровской господина Бурлакова.
Дом стоял в окружении парка, который я непрерывно расширял и благоустраивал. Прежде это был регулярный французский парк, стержнем которого стали построенные в конце восьмидесятых каскады фонтанов, вдоль которых летом высаживались в грунт пальмы и другие теплолюбивые растения из оранжерей. Круглый год персики, французские сливы и другие редкие фрукты поставлялись в лучшие магазины обеих столиц. Садовые материалы я получал из садоводств Бауэра, Фогта, Ноева, графа Уварова, Эйлерса, помологического сада Регеля и Кессельринга, словом, отовсюду в Муромцево присылались вишня, крыжовник, яблоня, груша, слива, жимолость, персик, виноград; семена, луковицы и рассада — роз, лилий, тюльпанов, гиацинтов, нарциссов, цикламен, тубероз, гладиолусов. В дендрарии росли сотни пород деревьев, среди которых десятки экзотов, названиями которых я просто не хочу утомлять вас.
Таков был мой парк, который в 1910 году был еще расширен господином Куффельтом из Риги за счет разбивки парка в английском стиле. Всего четыре сотни десятин. В парке были проложены освещенные электричеством дорожки, для чего я приобрел на заводах Сен-Гали 110-пудовый шоссейный каток. Их украшали скульптуры из мастерской все тех же братьев Ботта и венская мебель Тонет. Фонтаны, украшенные работами скульптора Козлова, вели к прудам, где были оборудованы купальни и специальный причал.
К лету из лодочного сарая на свет божий извлекались лодки, ботики, яхты шлюпочной мастерской петербургского речного яхт-клуба.
Дом, парк, обширное и с каждым годом растущее хозяйство имения требовали рабочих рук, отчего народонаселение Муромцева росло. Ближайшие же православные храмы находились либо в Судогде, либо в отдаленных селах. Побуждаемый этими обстоятельствами и желая в жизни своей сделать доброе, я позволил себе в июле 1889 года обратиться с письмом к владыке Феогносту, архиепископу Владимирскому и Муромскому, в котором просил уже осенью сделать закладку храма в имении, в память Святой царицы Александры, празднуемой 23 апреля. Сооружение храма, равно как снабжение такового всем имуществом, утварью и одеждами, я всецело взял на себя. Торговый дом Соколова поставил золоченое с хрустальной розеткой паникадило, крест, запрестольный образ. Вся напрестольная утварь была заказана поставщику императорского двора господину Фаберже, плотницко-столярная мастерская Медведева изготовила иконостас с иконами художественной работы школы Васнецова, писаными на жести, и клиросные иконы ”Святая Ольга ” и ’’Призвание апостолов ” на полотне.
Скрытая в тени парка церковь Царицы Александры напоминала мне о юности в Александровском лицее, чистом времени, полном надежд, но часто ли в светской суете заходил я под ее своды? Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешнаго!
Вот таковым было мое поместье в сельце Муромцево, которое я и мои сподвижники — Тюрмер, Воронов,
Герле, крестьяне и жители Муромцева и окрестных деревень — всячески благоустраивали и облагораживали в надежде, что оно украсит собой уезд, а стало быть, и всю Россию, и тем самым послужит ее славе и процветанию во благо будущего Отечества.
Я смею надеяться, что это удалось мне, а потомки сохранят и умножат начатое русским дворянином Владимиром Храповицким. И уходя, я хочу сказать вам, как, пожалуй, одни лишь русские говорят, расставаясь:
– ПРОЩАЙТЕ!
Стихотворение про усадьбу графа Храповицкого в Муромцево
Не в роскоши дворянского гнезда, где
сонный сад, и флигель, и фонтаны,
беседка у заросшего пруда, и барский
дом, и слышно фортепьяно —
когда раскрыты окна и когда
вечерний чай, и па закате пряно
благоухают розы, и тумана
клубы рождает близкая вода —
я выросла не там. Что мне усадьбы!
Камин, ковры, фарфор, модерн, ампир..
Таинственный и трогательный мир.
Когда б совсем не знала — и не знать бы
По вот: остались вещи, книги, лица…
Как не затосковать и не плениться!
